Мифо-фольклорная традиция в структуре рассказа Л. Н. Толстого
Мифо-фольклорная традиция в структуре рассказа Л. Н. Толстого «Три старца»
Ю. ПІКАЛОВА. МІФО-ФОЛЬКЛОРНА ТРАДИЦІЯ В СТРУКТУРІ ОПОВІДАННЯ Л.М. ТОЛСТОГО «ТРИ СТАРЦЯ»
Стаття присвячена дослідженню міфо-фольклорної складової «народного» оповідання Л.М. Толстого «Три старця». Міфологічні елементи «підтримували» критичне начало, яке було притаманне творчості письменника, як додаткові засоби для загострення соціальної проблематики. Вони не тільки демонстрували недосконалість світу, але й виявляли вічні начала у повсякденному житті, побуті.
Ключові слова: міф, фольклор, література, легенда, оповідання.
Ю. ПИКАЛОВА. МИФО-ФОЛЬКЛОРНАЯ ТРАДИЦИЯ В СТРУКТУРЕ РАССКАЗА Л.Н. ТОЛСТОГО «ТРИ СТАРЦА»
Статья посвящена исследованию мифо-фольклорной составляющей «народного» рассказа Л.Н. Толстого «Три старца». Мифологические элементы «поддерживали» критическое начало, свойственное творчеству писателя, являясь дополнительными средствами для заострения социальной проблематики. Они не только обнажали несовершенство мира, но и выявляли вечные начала в повседневной жизни, быте.
Ключевые слова: миф, фольклор, литература, легенда, рассказ.
J. PIKALOVA. MYTH AND FOLK TRADOTION IN THE STRUCTURE OF L. N. TOLSTOY’S STORY «THREE AGED MEN»
The article is dedicated to investigation of myth and folk immediate constituents of L. N. Tolstoy’s tale «Three Aged Men». Mythological elements «maintained» the critical basis characteristic of the author’s creative work, being the additional means of social problems’ emphasizing. They exposed imperfection of the world as well as revealed the eternal principles in everyday’s life and daily round.
Key words: myth, folk, literature, legend, tale.
ХІХ век – время формирования эстетических принципов реализма как метода, ориентированного на предельно достоверное изображение будничной жизни, среды, предметного мира, человеческих характеров. Однако русский реализм замечателен не только мастерским раскрытием противоречий человеческого сознания, но и умением делать эти духовные конфликты средоточием большого философского и общественного смысла, преломляя в них всемирно-историческую проблематику, корни которой в архаических временах.
В русской реалистической литературе ХІХ века идет многосторонний синтез внутрилитературных, народнопоэтических, а вместе с ними и архаических традиций. Ведь литература тесно связана с мифологией не только генетически через фольклор, но и по типу отражения действительности. Поэтому вполне естественно, что литература обращается к мифологическим первоистокам и на поздних этапах своего развития, когда уже забылось ее происхождение из мифологии. Это относится не только к произведениям с «мифологическими» сюжетами, но и к реалистическому нравоописательному искусству ХІХ века.
Критическое отношение, которое было свойственно русской литературе ХІХ века, не противоречило своеобразной мифологизации, использованию архаической символики. Мифологические элементы «поддерживали» критическое начало, поскольку предлагали дополнительные средства для заостренного выражения наблюдаемых процессов. Они не только обнажали несовершенство современного мира, но и выявляли некие неизменные, вечные начала, которые «прочитывались» в повседневной жизни, быте. В этой связи чрезвычайно интересна «мифологическая» составляющая в творчестве Л.Н. Толстого.
Своеобразие и целостность художественной структуры произведений писателя определяется прежде всего направленностью внимания автора на изображение человека со стороны всеобщих закономерностей его жизни, а не единичного и особенного. Такая ориентация авторского сознания получает воплощение в специфике предмета художественного изображения, близкой мифу: родовой природе человека, его сущности. В проблематике произведения подобная направленность авторского сознания ведет к акцентированию вопросов о смысле жизни, месте человека в мироздании, нравственных законах социально-исторического бытия, которые обычно вкладываются в понятие «философских». Вероятно, именно так следует рассматривать небольшой рассказ-легенду Толстого «Три старца», входящий в своеобразный цикл рассказов, называемых «народными».
Известно, что основополагающим понятием в эстетической системе Л.Н. Толстого является понятие «идеал». По существу, всю свою эстетику писатель разрабатывал, утверждал, опираясь на свое понимание философского термина «идеал», корни которого, как представляется, в мифо-фольклорных глубинах.
Об этической, гармонизирующей функции мифа свидетельствуют многочисленные исследования этнологов, мифологов, фольклористов, культурологов. Давая картину становления мира, миф коррелировался с «мировым законом», «промыслом», в соответствии с которым возникал и развивался мир – это одна из фундаментальнейших идей в понятийной структуре мифа. Организующая, обучающая и моделирующая роль мифа связана с качествами, параметрами, обусловливающими его специфику. Именно в этих особых «этических» свойствах мифа следует искать объяснение целостного взгляда человека на мир. Миф являлся образной моделью миропорядка, своеобразным идеалом, на который ориентировался человек [1, с.30–48].
Целостный анализ одного из народных рассказов Толстого «Три старца» указывает на некоторые важные особенности того явления, которые мы называем архаической составляющей творчества великого писателя.
Движение авторской концепции в рассказе не преследует цели всесторонней характеристики объекта изображения, а подчинено выявлению его сущности через подведение под более широкое понятие субстанциального плана. Сюжет произведения, таким образом, строится на бинарных оппозициях, отличающихся общезначимостью содержания, обозначающих субстанциональные начала жизни. Формой нравственной оценки является рассмотрение объекта изображения в системе субстанциальных понятий самого высокого уровня: жизни и смерти, истины и лжи. Ориентация авторского сознания на изображение и осмысление действительности под углом всеобщего, субстанциально обуславливает своеобразие физической точки зрения автора: художественное время и пространство произведения обнаруживают тенденцию к безграничному расширению до охвата всего мироздания, всей истории человечества (через снятие маркировки времени и пространства, прямые и опосредованные исторические и мифологические аналогии). В результате сюжетная ситуация характеризуется повышенной обобщенностью, а художественный образ укрупняется до образа-идеи.
Несомненно, поэтика этого рассказа несет в себе печать эстетики «Войны и мира», «Анны Каренины»: пластика пейзажей, психологическая глубина портретов действующих лиц, достоверность построения диалогов, отношение к деталям и т.п. Вместе с тем изложение материала, внутренние акценты в нем, система выразительных средств повествования свидетельствуют о наличии стилевого пласта, восходящего к мифологическому миропониманию. К примеру, в начале рассказа заслуживает внимание семантическая связь между понятиями: «море» – «морочить» – «мрачный» – «смерть». Автор акцентирует внимание на бинарной оппозиции: печать смертности на людях / отсвет бессмертия на том нравственном идеале, который проповедуется целостностью художественного произведения.
Связь между мифологией и фольклором столь же опосредована, как и между устным народным творчеством и художественной литературой. Но место легенды в цепочке трансформаций особенное. Являясь фольклорным жанром, легенда очень тесно связана с мифом через своеобразную сакрализацию легендарного слова: несмотря на кажущуюся фантастичность событий, о которых повествует легенда, все в ней, как и в мифе не подлежит сомнению. «Чудесная» сущность мифа (и легенды) связана с архетипическим характером мифологического события. «Небывалое, оно повторяется в бывалом и сущем. Оно повторяется в ритуале – регулярно, в природе – всегда» (И. Дьяконов) [2, с.188].
Неслучайно центральным нервом легендарного действия является чудо: оно озаряет сокровенную сердцевину явления. В легенде Л.Н. Толстого повествуется, как учил архиерей трех «темных» старцев церковным догмам, как эти старцы старались повторить за ним молитву. Между тем чудо («Старцы за ним по морю, как по суху, бегут!») свидетельствовало: истина старцев, которые хоть и не умеют Богу служить, а только себе служат, живут в мире и согласии, помогают попавшим в беду, выше церковных догм и есть истинное служение Богу. Именно это понял архиерей, который сказал на прощание старцам, поклонившись им в ноги: «Не мне вас учить».
Главным героем рассказа является архиерей (со своим характером, со своей историей прозрения, что и определило движение сюжета произведения). Фигуры же трех старцев – «типичные» мифологические персонажи, поведение которых обусловлено стабильным «кругом действий» (В.Я. Пропп). Это своеобразие мифологического мышления Л.Н. Толстой прекрасно чувствовал и передал. «Как бы ни было велико расхождение между идейными установками авторов или их историко-бытовым материалом и первоначальным мифологическим смыслом, мифологический «смысл» не полностью «отклеивался», форма не может быть «чистой» формой, и традиционный сюжет, традиционная метафорика сохраняют на каких-то уровнях традиционную семантику» [3, с.277].
Миф не объясняет мир, а дает его в модусе становления, манифестации, проявления. От повседневности он отдален хронологически (всегда повествует о том, что в природе не может повториться: о начале времен, о происхождении явлений и вещей и т.п.) и «территориально», поскольку происходит в особой сакральной сфере, отделенной от обыденной, профанной жизни. Поэтому миф всегда «интересен», увлекателен, эмоционально наполнен, всегда достоверен и не нуждается в каком бы то ни было подтверждении и доказательствах. Сакральные события, вследствие этого, воспринимаются как «реально» происшедшие. Отсюда следует исключительно «серьёзное» отношение человека ко всему, что его окружало, что он делал. Любая профанная деятельность была инкорпорирована в систему сакральных, духовных ценностей. Будучи с древнейших времен формой познания человеком мира, миф основан на безоговорочной вере. Миф требует к себе полного, нерефлективного доверия. Как предмет веры, миф имеет самое непосредственное отношение к сиюминутному бытию человека. Освоение и переживание мифа – это овладение некой аксиоматикой, самоочевидной и непререкаемой. То есть, миф апеллирует к его некритическому восприятию «как истина и притом как вся, как полная истина», «не допускает сомнения в своей истинности» (Ф. Шеллинг) [5, с.214,].
Типичная для ХІХ века «повсюдность» фольклора аутентичного, живущего по своим внутренним законам в фольклоропорождающей обстановке, была предпосылкой многогранных взаимодействий литературы с народнопоэтическим этическим началом. Легенда «Три старца» выявляет тот глубинный мифо-фольклорный пласт, на котором зиждется литературное произведение писателя. Несомненно, Л.Н. Толстой, что бы он ни говорил об устном народном творчестве («образец» и т.п.), не выражал своего восхищения перед ним, – литератор, стремящийся помочь «пошатнувшемуся» искусству слова. Мифофольклорный код являлся тем фактором, который, с точки зрения писателя, поддержит искусство слова. Факт устойчивого существования фольклора «вселял» надежду на будущность литературы. В толстовской программе возрождения высокоморального, общедоступного искусства фольклору отводилась почетная роль методологической установки идейно-нравственного и художественного освоения действительности.
Литература:
1. Дербенёва Л.В. Архетип и миф как архаические составляющие русской реалистической литературы ХІХ века / Л.В Дербенёва – Ивано-Франковск: Факел, 2007. – 427 с.
2. Дьяконов И.М. Архаические мифы Востока и Запада. Изд. 2-е, стереотипное / И.М. Дьяконов / Отв. ред. В.А. Якобсон. – М.: Едиториал УРСС, 2004. –247 с.
3. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. 3-е изд., репринтное / Е.М. Мелетинский – М.: Издат. фирма «Восточная литература» РАН, 2000. – 407 с.
4. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90-та т. Юбил. изд. – М.; Л., 1953.
5. Шеллинг Ф. Введение в философию мифологии // Шеллинг Ф.В. Сочинения: В 2 т., М.: Мысль, 1989. – Т.2. – 640 с.
Источник
Три старца толстой вопросы
ЛЕВ ТОЛСТОЙ. Группа Музея "Ясная Поляна" (архив) запись закреплена
«ТРИ СТАРЦА» (1886)
Рассказ, входящий в цикл «народных рассказов» Толстого, впервые был напечатан в 1886 г. Задачу, которую писатель ставил в рассказах для народа, он сформулировал чётко и кратко: «Выражение в художественных образах учения Христа, его 5 заповедей; характер — чтобы можно было прочесть эту книгу старику, женщине, ребёнку. » Выполнение такой программы — написание произведений, понятных и близких народу, — требовало от Толстого создания новой художественной системы, в которой мышление в образах вытеснялось проповедью в образах. Используя в них традиционные религиозные сюжеты, знакомые народу, писатель всегда преобразует их в соответствии с принципами своего религиозно-нравственного учения. «Народные рассказы» Толстого — это своего рода проповеди, облечённые в форму то сказки, то были, го легенды, но чаще всего это притчи. Притчевый характер этих рассказов определяет их новый художественный стиль, близкий фольклорной традиции, который отличается простотой, строгостью, сжатостью описаний.
Язык близок к разговорной речи, с широким включением простонародной лексики. Рассказы написаны короткими предложениями, обычно в 6—8 слов, причём это почти всегда глаголы, с которых, как правило, начинается предложение, и существительные. Такая лаконичность позволяет точно выразить мысль.
«Три старца» — притча о том, как плыл на корабле из Архангельска на богомолье в Соловки архиерей. Узнав, что на одном из необитаемых островов, мимо которых проплывал корабль, спасаются три старца, известные своей исключительной святостью, он попросил отвезти его к ним. Увидев стариков, стал он расспрашивать их, как они Богу служат и как ему молятся. И ответил самый древний: «Молимся мы так: трое вас, трое нас, помилуй нас». Решил священник научить отшельников настоящей молитве. Целый день они заучивали с ним «Отче наш». Вернувшись на корабль, он сел на корму и стал думать о случившемся, но вдруг увидел трёх старцев, которые, взявшись за руки, бежали по воде как посуху. Догнав корабль, стали они умолять священника напомнить им молитву, которой он научил их. И ответил он им: «„Доходна до Бога и ваша молитва, старцы Божии. Не мне вас учить. " И поклонился архиерей в ноги старцам».
Источником рассказа Толстому послужила легенда, сюжет которой был известен в западноевропейской словесности еще с XIV в. Толстой, видимо, узнал её от олонецкого сказителя Щеголёнка, за которым записал более 20 народных сказаний и легенд, многие из них легли впоследствии в основу его «народных рассказов».
Если сопоставить текст притчи Толстого с предполагаемым источником, то становится очевидным, что писатель использовал только контур сюжета, наполнив его своими идеями. Рассказ «Три старца» должен был подтвердить справедливость важнейшего положения толстовского учения о смысле и назначении молитвы. По мысли писателя, «в каждом человеке есть искра Божия, дух Божий», и обрести Бога мы можем только в своей душе, постоянно вызывая его в себе: «Молитва состоит в том, чтобы, отрешившись от всего мирского, вызвать в себе Божеское начало». Молитва помогает людям стать чище, добрее, она является для человека средством нравственного самосовершенствования.
В центре рассказа «Три старца» вопрос: «Как молиться?» Толстой отрицал церковные догматы и обряды, в том числе и каноническое «молитвословие», в жёстких границах которого молитва зачастую превращается в привычный, формальный ритуал. Именно поэтому старцы забывают молитву, которой их научил архиерей. Необходимыми условиями истинной молитвы Толстой признавал её искренность, полное уединение и краткость. Не случайно эпиграфом к рассказу взяты слова из Евангелия: «А молясь, не говорите лишнего. » Для Толстого совсем неважно, какими словами молится человек, потому что в молитве главное не слова, а чувство. Он считал, что в самые простые слова можно вложить искреннее и глубокое чувство: «Если человек молится от всей души, то, как бы он ни молился, молитва его дойдёт до Бога». В краткой, бесхитростной молитве старцев, идущей от самого сердца, не знающей ни церковного чина, ни устава, отразились простота и величие народной веры. Святость старцев, их возвышенный духовный облик, их трогательность и детская наивность составляют главную силу эмоционального воздействия рассказа Толстого.
_____________
Текст.
А молясь, не говорите лишнего, как язычники:
ибо они думают, что в многословии своем
будут услышаны.
Не уподобляйтесь им;
ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду,
прежде вашего прошения у Него (Матф. VI, 7, 8).
Плыл на корабле архиерей из Архангельска-города в Соловецкие. На том же корабле плыли богомольцы к угодникам. Ветер был попутный, погода ясная, не качало. Богомольцы — которые лежали, которые закусывали, которые сидели кучками — беседовали друг с дружкой. Вышел и архиерей на палубу, стал ходить взад и вперед по мосту. Подошел архиерей к носу, видит, собралась кучка народа. Мужичок показывает что-то рукой в море и говорит, а народ слушает. Остановился архиерей, посмотрел, куда показывал мужичок: ничего не видно, только море на солнце блестит. Подошел поближе архиерей, стал прислушиваться. Увидал архиерея мужичок, снял шапку и замолчал. Увидал и народ архиерея, тоже сняли шапки, почтенье сделали.
— Не стесняйтесь, братцы, — сказал архиерей. — Я тоже послушать подошел, чтò ты, добрый человек, рассказываешь.
— Да вот про старцев нам рыбачок рассказывал, — сказал один купец посмелее.
— Что про старцев? — спросил архиерей, подошел к борту и присел на ящик. — Расскажи и мне, я послушаю. Чтò ты показывал?
— Да вот островок маячит, — сказал мужичок и показал вперед в правую сторону. — На этом самом островке и старцы живут, спасаются.
— Где же островок? — спросил архиерей.
— Вот по руке-то моей извольте смотреть. Вон облачко, так полевее его вниз, как полоска, виднеется.
Смотрел, смотрел архиерей, рябит вода на солнце, и не видать ему ничего без привычки.
— Не вижу, — говорит. — Так какие же тут старцы на острове живут?
— Божьи люди, — ответил крестьянин. — Давно уж я слыхал про них, да не доводилось видеть, а вот запрошлым летом сам видел.
И стал опять рассказывать рыбак, как ездил он за рыбой и как прибило его к острову к этому, и сам не знал, где он. Поутру пошел ходить и набрел на земляночку, и увидал у земляночки одного старца, а потом вышли и еще два; покормили и обсушили его и помогли лодку починить.
— Какие же они из себя? — спросил архиерей.
— Один махонький, сгорбленный, совсем древний, в ряске старенькой, должно, годов больше ста, седина в бороде уж зеленеть стала, а сам всё улыбается и светлый, как ангел небесный. Другой ростом повыше, тоже стар, в кафтане рваном, борода широкая, седая с желтизной, а человек сильный: лодку мою перевернул как ушат, не успел я и подсобить ему, — тоже радостный. А третий высокий, борода длинная до колен и белая как лунь, а сам сумрачный, брови на глаза висят, и нагой весь, только рогожкой опоясан.
— Что ж они говорили с тобой? — спросил архиерей.
— Всё больше молча делали, и друг с дружкой мало говорят. А взглянет один, а другой уж понимает. Стал я высокого спрашивать, давно ли они живут тут. Нахмурился он, что-то заговорил, рассердился точно, да древний маленький сейчас его за руку взял, улыбнулся, — и затих большой. Только сказал древний «помилуй нас», и улыбнулся.
Пока говорил крестьянин, корабль еще ближе подошел к островам.
— Вот теперь вовсе видно стало, — сказал купец. — Вот извольте посмотреть, ваше преосвященство, — сказал он, показывая.
Архиерей стал смотреть. И точно увидал черную полоску — островок. Посмотрел, посмотрел архиерей и пошел прочь от носу к корме, подошел к кормчему.
— Какой это островок, — говорит, — тут виднеется?
— А так, безыменный. Их много тут.
— Что, правда, — говорят, — тут старцы спасаются?
— Говорят, ваше преосвященство, да не знаю, правда ли. Рыбаки, — говорят, — видали. Да тоже, бывает, и зря болтают.
— Я желаю пристать к острову — повидать старцев, сказал архиерей. — Как это сделать?
— Кораблем подойти нельзя, — сказал кормчий. На лодке можно, да надо старшого спросить.
— Хотелось бы мне посмотреть этих старцев, — сказал архиерей. — Нельзя ли свезти меня?
Стал старшой отговаривать. — Можно-то можно, да много времени проведем и, осмелюсь доложить вашему преосвященству, не стоит смотреть на них. Слыхал я от людей, что совсем глупые старики эти живут, ничего не понимают и ничего и говорить не могут, как рыбы какие морские.
— Я желаю, — сказал архиерей. — Я заплачу за труды, свезите меня.
Нечего делать, распорядились корабельщики, переладили паруса. Повернул кормчий корабль, поплыли к острову. Вынесли архиерею стул на нос. Сел он и смотрит. И народ весь собрался к носу, все на островок глядят. И у кого глаза повострее, уж видят камни на острове и землянку показывают. А один уж и трех старцев разглядел. Вынес старшой трубу, посмотрел в нее, подал архиерею. «Точно, — говорит, — вот на берегу, поправей камня большого, три человека стоят».
Посмотрел архиерей в трубу, навел, куда надо; точно, стоят трое: один высокий, другой пониже, а третий вовсе маленький; стоят на берегу, за руки держатся.
— Подошел старшой к архиерею. — Здесь, ваше преосвященство, остановить[ся] кораблю надо. Если уж угодно, так отсюда на лодке вы извольте съездить, а мы тут на якорях постоим.
Сейчас распустили тросо, кинули якорь, спустили парус — дернуло, зашаталось судно. Спустили лодку, соскочили гребцы, и стал спускаться архиерей по лесенке. Спустился архиерей, сел на лавочку в лодке, ударили гребцы в весла, поплыли к острову. Подплыли как камень кинуть; видят — стоят три старца: высокий — нагой, рогожкой опоясан, пониже — в кафтане рваном и древненький сгорбленный — в ряске старенькой; стоят все трое, за руки держатся.
Причалили гребцы к берегу, зацепились багром. Вышел архиерей.
Поклонились ему старцы, благословил он их, поклонились они ему еще ниже. И начал им говорить архиерей:
— Слышал я, — говорит, — что вы здесь, старцы Божии, спасаетесь, за людей Христу-Богу молитесь, а я здесь, по милости Божьей, недостойный раб Христов, Его паству пасти призван; так хотел и вас, рабов Божиих, повидать и вам, если могу, поучение подать.
Молчат старцы, улыбаются, друг на дружку поглядывают.
— Скажите мне, как вы спасаетесь и как Богу служите, — сказал архиерей.
Воздохнул средний старец и посмотрел на старшего, на древнего; нахмурился высокий старец и посмотрел на старшего, на древнего. И улыбнулся старший, древний старец и сказал: Не умеем мы, раб Божий, служить Богу, только себе служим, себя кормим.
— Как же вы Богу молитесь? — спросил архиерей.
И древний старец сказал: Молимся мы так: трое Вас, трое нас, помилуй нас.
И как только сказал это древний старец, подняли все три старца глаза к небу и все трое сказали: «Трое Вас, трое нас, помилуй нас!»
Усмехнулся архиерей и сказал:
Это вы про Святую Троицу слышали, да не так вы молитесь. Полюбил я вас, старцы Божии, вижу, что хотите вы угодить Богу, да не знаете, как служить Ему. Не так надо молиться, а слушайте меня, я научу. Не от себя буду учить вас, а из Божьего писания научу тому, как Бог повелел всем людям молиться ему.
И начал архиерей толковать старцам, как Бог открыл Себя людям: растолковал им про Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого и сказал:
— Бог Сын сошел на землю людей спасти и так научил всех молиться. Слушайте и повторяйте за мной.
И стал архиерей говорить: «Отче наш». И повторил один старец: «Отче наш», повторил и другой: «Отче наш», повторил и третий: «Отче наш». — «Иже еси на небесех». Повторили и старцы: «Иже еси на небесех». Да запутался в словах средний старец, не так сказал; не выговорил и высокий, нагой старец: ему усы рот заросли — не мог чисто выговорить; невнятно прошамкал и древний беззубый старец.
Повторил еще раз архиерей, повторили еще раз старцы. И присел на камушек архиерей, и стали около него старцы, и смотрели ему в рот, и твердили за ним, пока он говорил им. И весь день до вечера протрудился с ними архиерей; и десять, и двадцать, и сто раз повторял одно слово, и старцы твердили за ним. И путались они, и поправлял он их, и заставлял повторять сначала.
И не оставил архиерей старцев, пока не научил их всей молитве Господней. Прочли они ее за ним и прочли сами. Прежде всех понял средний старец и сам повторил ее всю. И велел ему архиерей еще и еще раз сказать ее, и еще повторить, и другие прочли всю молитву.
Уж смеркаться стало, и месяц из моря всходить стал, когда поднялся архиерей ехать на корабль. Простился архиерей с старцами, поклонились они ему все в ноги. Поднял он их и облобызал каждого, велел им молиться, как он научил их, и сел в лодку и поплыл к кораблю.
И плыл к кораблю архиерей, и всё слышал, как старцы в три голоса громко твердили молитву Господню. Стали подплывать к кораблю, не слышно уж стало голоса старцев, но только видно было при месяце: стоят на берегу, на том же месте, три старца — один поменьше всех посередине, а высокий с правой, а средний с левой стороны. Подъехал архиерей к кораблю, взошел на палубу, вынули якорь, подняли паруса, надуло их ветром, сдвинуло корабль, и поплыли дальше. Прошел архиерей на корму и сел там, и всё смотрел на островок. Сначала видны были старцы, потом скрылись из вида, виднелся только островок, потом и островок скрылся, одно море играло на месячном свете.
Улеглись богомольцы спать, и затихло всё на палубе. Но не хотелось спать архиерею, сидел он один на корме, глядел на море туда, где скрылся островок, и думал о добрых старцах. Думал о том, как радовались они тому, что научились молитве, и благодарил Бога за то, что привел Он его помочь Божьим старцам, научить их слову Божию.
Сидит так архиерей, думает, глядит в море, в ту сторону, где островок скрылся. И рябит у него в глазах — то тут, то там свет по волнам заиграет. Вдруг видит, блестит и белеется что-то в столбе месячном: птица ли, чайка или парусок на лодке белеется. Пригляделся архиерей. «Лодка, — думает, — на парусе за нами бежит. Да скоро уж очень нас догоняет. То далеко, далеко было, а вот уж и вовсе виднеется близко. И лодка не лодка, на парус непохоже. А бежит что-то за нами и нас догоняет». И не может разобрать архиерей, что такое: лодка не лодка, птица не птица, рыба не рыба. На человека похоже, да велико очень, да нельзя человеку середь моря быть. Поднялся архиерей, подошел к кормчему:
— Погляди, — говорит, — что это?
— Что это, братец? Что это? — спрашивает архиерей, а уж сам видит — бегут по морю старцы, белеют и блестят их седые бороды, и, как к стоячему, к кораблю приближаются.
Оглянулся кормчий, ужаснулся, бросил руль и закричал громким голосом:
— Господи! Старцы за нами по морю, как по суху, бегут! — Услыхал народ, поднялся, бросились все к корме. Все видят: бегут старцы, рука с рукой держатся — крайние руками машут, остановиться велят. Все три по воде, как по суху, бегут и ног не передвигают.
Не успели судна остановить, как поравнялись старцы с кораблем, подошли под самый борт, подняли головы и заговорили в один голос:
— Забыли, раб Божий, забыли твое ученье! Пока твердили — помнили, перестали на час твердить, одно слово выскочило — забыли, всё рассыпалось. Ничего не помним, научи опять.
Перекрестился архиерей, перегнулся к старцам и сказал:
— Доходна до Бога и ваша молитва, старцы Божии. Не мне вас учить. Молитесь за нас грешных!
И поклонился архиерей в ноги старцам. И остановились старцы, повернулись и пошли назад по морю. И до утра видно было сиянье с той стороны, куда ушли старцы.
_
Источник
Три старца Нестерова
В рассказе Льва Толстого «Три старца» говорится о трёх монахах-отшельниках, которые жили на одном из островов Белого моря, а когда мимо этого острова проплывал архиерей, то решил посмотреть, как эти монахи живут. На вопрос о том, какие молитвы они читают, старцы ответили, что молятся по-простому, и тогда архиерей начал их учить «правильной» молитве, но старцы очень долго запоминали, а когда, наконец, усвоили, архиерей пошёл на корабль, чтобы плыть дальше…
Но через некоторое время все пассажиры корабля увидели, что к ним по воде быстро идут три старца – они забыли слова молитвы и решили уточнить их у архиерея, который, поражённый их мистическими способностями, дал добро на молитву по-простому…
Художник Михаил Нестеров, всю жизнь восхищавшийся духовным подвигом монахов-отшельников, не мог не откликнуться на рассказ любимого писателя, и решил написать картину на похожую тему.
Но в своей картине художник не показывает мистические способности старцев, их Доброту и Святость он передал совсем по-другому – через лисичку, которая осмелилась подойти к старикам.
И эта лисичка стала главным героем повествования, отражением истинной веры этих монахов, их любви ко всем созданиям Божьим. И эту картину чаще всего так и называют – «Лисичка», а не «Три старца», потому что простота и реалистичность в изображение маленького зверька стали своеобразным ЛУЧИКОМ, отразившим Свет и Умиротворённость старцев…
В картинах Нестерова зачастую присутствует глубинный подтекст, самим художником не осознанный. Лисичку, которая вышла из дремучего леса, можно сопоставить с простым народом, который тянется к отшельникам за советом и добротой. И центр картины не случайно выделен светлым и сияющим простором спокойной воды – это не только реалистическое отражение поверхности Белого моря, но и символ мудрости людей, постигающих в уединении Откровения Свыше…
О создании этой картины Нестеров писал в письме к другу: «…думаю начать картину «На земле мир, в человецех благоволение». Тема тоже старая и давно намеченная – где-то на «Рапирной горе», в «Анзерском скиту», на севере, у Студёного моря, живут божие люди, старцы. Вот они сидят трое, ведут тихие речи – перед ними лес, а там за ними светлое озеро, а ещё дальше, совсем далеко, голубая мгла – то горы. Мирно, неспешно живут божие старцы. Кругом их в лесу поют птицы, прыгают лесные звери, вот совсем близко выбежала на них лиска – лиса значит. Не боится она старцев, и им она не помеха, смотрят на божию тварь – улыбаются. Таково прекрасно сотворён рай земной, воистину – «В человецех благоволение». Видишь, какая тема давняя и вечно юная – вот и надо около неё походить…»
Источник
"Три старца" Л.Толстого.
Многие взгляды и суждения осуждены Соборами, но при этом по другим вопросам эти же люди возведены в ранг учителей Церкви.
Судить о произведении по его автору неправилино. Да, Л.Толстого заслуженно отлучили от Церкви, но это далеко не налагает на все его произведения звание еретических. Иногда из под « его пера выступает нравственная красота и нравственная сила церковных верований и установлений .» (Митрополит Антоний (Храповицкий))
Анализируя творческую деятельность и жизненные поступки Л.Толстого, митрополит Антоний (Храповицкий) показывает замечательный пример против фарисейства и книжничества, против черствости и грубости в духовных вопросах.
Нельзя равнять все под одну гребенку.
«. догмат, обряд и церковная молитва показали свое нравственное воздействие на сердца людей в искреннем, чуждом тенденции рассказе автора.
Они показывают эту силу и в том рассказе нашего писателя, где он хотел представить полную ненужность догматов. Автор описывает событие, имевшее место в жизни покойного митр. Иннокентия († 1879), когда он был на Аляске.
"Откуда это благоговение?" — спросим мы. Молитва странников не чужда догмата: напротив, обращаясь к Трем Лицам в едином Существе ("помилуй", а не "помилуйте"), она говорит о том, что Божественная сущность чужда той личной разделенности, какая установлена грехом Адама в нашей человеческой жизни и что задача христианского подвига в том и поставляется, чтобы многим раздельно существующим личностям слиться в одно существо единого нового человека. Этот главный догмат христианской религии и составляет ту нравственную силу, которая соединяет всех людей воедино и которая поддерживала нераздельную дружбу и чистоту тех трех инородцев ("да будут едино, якоже и Мы" — Ин. 17, 11).
Источник
Лев Толстой
Три старца
А молясь, не говорите лишнего, как язычники: ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны. Не уподобляйтесь им: ибо знает отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у него.
(Матф. VI, 7, 8)
Плыл на корабле архиерей из Архангельска-города в Соловецкие. На том же корабле плыли богомольцы к угодникам. Ветер был попутный, погода ясная, не качало. Богомольцы – которые лежали, которые закусывали, которые сидели кучками – беседовали друг с дружкой. Вышел и архиерей на палубу, стал ходить взад и вперед по мосту. Подошел архиерей к носу, видит, собралась кучка народа. Мужичок показывает что-то рукой в море и говорит, а народ слушает. Остановился архиерей, посмотрел, куда показывал мужичок: ничего не видно, только море на солнце блестит. Подошел поближе архиерей, стал прислушиваться. Увидал архиерея мужичок, снял шапку и замолчал. Увидал и народ архиерея, тоже сняли шапки, почтенье сделали.
– Не стесняйтесь, братцы, – сказал архиерей. – Я тоже послушать подошел, что ты, добрый человек, рассказываешь.
– Да вот про старцев нам рыбачок рассказывал, – сказал один купец посмелее.
– Что про старцев? – спросил архиерей, подошел к борту и присел на ящик. – Расскажи и мне, я послушаю. Что ты показывал?
– Да вот островок маячит, – сказал мужичок и показал вперед в правую сторону. – На этом самом островке и старцы живут, спасаются.
– Где же островок? – спросил архиерей.
– Вот по руке-то моей извольте смотреть. Вон облачко, так полевее его вниз, как полоска, виднеется.
Смотрел, смотрел архиерей, рябит вода на солнце, и не видать ему ничего без привычки.
– Не вижу, – говорит. – Так какие же тут старцы на острове живут?
– Божьи люди, – ответил крестьянин. – Давно уж я слыхал про них, да не доводилось видеть, а вот запрошлым летом сам видел.
И стал опять рассказывать рыбак, как ездил он за рыбой, и как прибило его к острову к этому, и сам не знал, где он. Поутру пошел ходить и набрел на земляночку и увидал у земляночки одного старца, а потом вышли и еще два; покормили и обсушили его и помогли лодку починить.
Источник